Официальный сайт республиканской газеты "Советская Адыгея"
Террористом я не являюсь и себя таким не считаю – Ислам Мукаев
Чеченский боевик, отбывающий наказание в Хабаровском крае, дал интервью телеканалу 6ТВ (ПОЛНАЯ ВЕРСИЯ).
Заключенный из Чечни, отбывающий срок в колонии строгого режима №13 в селе Заозерном, дал эксклюзивное интервью журналистам телеканала 6ТВ. Ислам Мукаев осужден за участие в вооруженном мятеже и организацию незаконного вооруженного формирования. Во время войны в Чечне он был на стороне боевиков в одном из отрядов террориста Шамиля Басаева.
5 сентября 1999 года банда чеченских сепаратистов напала на блокпост в дагестанском селе Тухчар. Боевики обстреляли БМП с российскими военнослужащими. В плену оказались шесть человек: старший лейтенант Василий Ташкин (1974 г.р.) и пять солдат-срочников, которым было по 19 лет. Сепаратисты устроили жестокую расправу над безоружными пленными: всем шестерым перерезали горло. Происходящее боевики снимали на видео. Эта запись и стала главным вещественным доказательством в деле о гибели российских военнослужащих.
Бывший чеченский сепаратист Ислам Мукаев рассказал корреспонденту 6ТВ Ирине Орловой о том, как он оказался в отряде боевиков и скрывался от правосудия, почему взялся за оружие и на что намерен потратить остаток жизни после 25 лет заключения.
— Во время войны в Чечне вы были на стороне боевиков. Вас называют террористом?
— Да, называют террористом, но террористом я не являюсь и себя таким не считаю. Являлся участником вооруженных формирований – да.
— Вы помните подробности?
— В Чечне нас собрали утром, все погрузились на машины и выехали в сторону республики Дагестан. Там команду никто не давал, сразу спонтанно увидел [врага] и пошел убивать. Первого солдата убил командир. В ходе боя у меня брат был тяжело ранен, до конца боя я уже не участвовал: когда брата ранило, я с ним остался. Потом нам сказали: «У кого убили родственников, те имеют право на кровную месть». И мне говорят: «А ты чего стоишь? У тебя же брата убили!» А для меня это было впервые. Я говорю, что не смогу это сделать. А когда одного солдата вот так убивали, меня подозвал Эмир и говорит: «Хотя бы руки связать помоги». Я помог ему связать руки.
— Ремнем или веревкой?
— Это был ремень. Солдат начал сопротивляться, я ему руки так и не связал. Подбежали другие и начали его бить. Я отпустил его, отошел в сторону. Потом его убили.
— В это время все снимали на видео?
— Да. Когда это снимали, я слышал, что там говорили: «Вы что делаете? Снимаете? Для чего это?» Они говорят, что эти съемки везде производились: и в Великую Отечественную, и в Афганистане. Это для личного отчета, а не для того, чтобы в новостях по всему миру крутить. Когда я приехал, узнал, что по телевизору крутят уже. Мы еще приехать не успели, уже запись показывали.
— После событий 1999 года вас задержали только в 2005-м? Что вы делали шесть лет?
— С родителями жил в Грозном. Бывал и в Грозном и в станице Орджоникидзевская (Ингушетия). Я не был ни в федеральном розыске, нигде. С 2000 года мы в Ингушетии жили, в Чечню я ездил с родителями, там земельные участки, которые остались после бомбардировок, чистили территорию.
— С тех пор вы участвовали в военных действиях? Или сразу вернулись к мирной жизни?
— Не участвовал. Я жил с родителями в лагере беженцев в Ингушетии. Занимался спортом, борьбой занимался с самым младшим родным братом. Его не стало в 2007 году. Не знаю, что с ним случилось, пропал без вести. Всего у меня было два младших брата: один погиб в 1999 году, и второй пропал в 2007.
— Вы помните, в какой день вас задержали?
— В начале февраля 2005 года. В палаточном городке не один раз проводились зачистки: и по документам, и не по документам. Мама просила: «Уезжай, я боюсь, тебя заберут». А я ей говорил: «ты же видела, паспортную проверку всю прошел, значит, я чистый и в федеральном розыске не числюсь. Зачем я буду уезжать?» Для себя я знал, что в 1999 году на съемках я – пацан, у меня даже растительности не было на лице, а потом я уже изменился, возмужал на лицо. Они уговорили меня уехать к тете в Мурманск. Я уехал и где-то месяца четыре находился у нее. Потом узнал, что у отца случился инсульт. Я поехал, зашел домой и минут через 5-10 начался захват. Это было не через день, не через два, не через три, а через 10 минут! Наверное, кто-то указал, и меня задержали. Документы все были настоящие — Мукаев Ислам Исаевич. Потом сотрудники проверяли и говорили: «Как ты умудрялся так?» Я говорю: «Ну, это уже ваше упущение».
— А у вас за шесть лет не было мысли сдаться, написать явку с повинной?
— Я говорил, что сам не пойду, потому что на 100% был уверен, что меня посадят. Я отцу говорил: «Никого своей личной рукой-то, никого не убиваешь». Да, присутствовал, потому что у меня выбора не было.
«Что вы делаете?» — как я бы такое сказал? Там нереально было такое сказать, чтобы заступиться. Сами, наверное, знаете, чем это могло бы закончиться для меня, могли и убить.
— А совесть вас не мучила?
— Об этом обо всем, конечно, сожалел, но вернуть назад я уже ничего не мог. Я старался это забыть и больше не вспоминать. В плане того, что вот так видеть человеческие жертвы, у меня была устойчивая психика. В 1994 году, когда бомбардировки были, я еще молодой был, таскал и полтела человека, и куски собирал. Туда бомба упадет, туда снаряд. Человек погиб, бежишь помочь, перевязать. Моя юность так прошла, что для меня человеческие жертвы – это было не ново.
— Когда вам предложили убить одного из пленных, вы сказали: «Я не могу», но до этого вы стреляли по БМП. В этой перестрелке вы тоже могли кого-то убить. Для вас есть разница между перестрелкой и перерезанным горлом? Психологически вы были готовы убивать?
— Я же взялся за оружие. На тот момент я осознавал, что и куда я вступаю, но это разные вещи. Когда стреляют, например, стоит вооруженный человек. Он же тоже не стоит просто так, он по тебе ведет огонь. И когда ты в ответ ведешь огонь – это совсем другая картина.
Когда начался бой, там выстрелы произвели уже до меня, все, уже бой завязался. Не только я, никто бы не стоял, когда в него стреляют. Человек будет отстреливаться, чтобы спасти свою жизнь. Я тоже вел огонь и отстреливался, и когда брата ранило, я вел огонь, чтобы его вытащить оттуда. Отстреливаться – я отстреливался, а жертвы – я не знаю, есть, нет.
— А как вы вообще научились воевать? До этого оружие держали в руках?
— Держал с детства. В Чечне в каждом доме было оружие, у отца всегда было. Когда я маленький был, знал, где у отца лежит. Просто брал, разбирал, собирал. Конечно, отец не одобрял: бывало, увидит – и ругал. Только отец уйдет, я снова брал пистолет, автомат, с самого детства умел.
С 1996 по 1999 год в Чечне был рынок, назывался «Биржа». Как на базар ходят люди продукты купить, был рынок, где продавалось оружие: пулеметы, автоматы – можно было прийти и купить себе, что хочешь. Бывало, дядька снимет рожок [обойму]: «На, разбирай, играй». Вместо игрушки… так и научился.
— У вас было какое-то обучение, как говорят, в «лагере террористов»?
— Было, но я был не там, где учат военному делу, а религиозному. Направление ты сам выбираешь: военное или религиозное, но все были на одной территории. Были казармы, там жили и учились. До войны это был лагерь отдыха. Я выбрал религиозное направление, хотел для себя чуть-чуть глубже религию изучить, научиться читать на арабском. Раньше я этого не умел, а сейчас как я по-русски читаю, так и по-арабски.
Когда я на «учебку» шел, родители не хотели пускать – не из-за религиозных знаний, они говорили про круг общения. Не о том, что я пойду Коран и молитвы учить: они против этого никогда бы не были. Они просто знали, какое там окружение, и говорили, что меня в конце концов туда затянут.
— А что было после обучения? Вы работали? На что жили?
— Потом в нефтяной институт поступил, не работал. У нас своя точка была, мама на рынке торговала вещами, отец работал в МЧС. Потом 1999 год. Когда первая кампания была в Дагестане, в августе, приходил в мечеть. Бывало, что там показывали съемки, как под бомбежками, артобстрелами гибло мирное население. Во время Первой чеченской войны у меня у самого родственники были, которые погибли там, под обстрелом. На этой почве многие ребята брались за оружие. Кто чем руководствовался: за флаг, за независимость. Меня побудило взяться за оружие то, что и у меня среди родственников были убитые под обстрелами.
— Был мотив именно отомстить?
— Ну да. Были такие ребята, которые просто посещали мечеть, а были и вооруженные группы. «Если у вас погибли родственники, кто хочет, может вступить в вооруженную группу и в ее составе воевать на стороне боевиков, которые воюют против федеральных войск» – так могли объяснять просто на улице, выходя из мечети, вот так свободно подходили, общались. [Тогда в мечети] молились все: и вооруженные группы, и мирные.
— Вас осудили на 25 лет. Согласны ли вы с приговором суда?
— Нет. Никто не захочет, чтобы ему вычеркнули полжизни. Если с человеческой точки зрения, кто посмотрит, скажут – нелюди. Это и я бы сказал. Да, у меня было какое-то эмоциональное состояние, что брат был убит. Я не отрицаю, что у меня была в душе какая-то злость. От этого [убийств] я отказался изначально, хотя у меня была реальная возможность, но своими руками я никого не убил. Стрелять – стрелял, да, вел боевые действия, вел огонь, но и по мне так же вели огонь. А то, что это была расправа – это для меня самого было шоком.
— Вы на суде вину признали, раскаялись?
— Да, признал, конечно. Внутреннее раскаяние наступило, когда я пришел домой. Отец меня посадил и начал говорить: «Ты задумался, кому это надо? Брата, который с тобой вырос, ты его этим вернешь? Что вы от этого заимели?» Поздно уже об этом думать.
— В колонии вы находитесь почти 10 лет. Почему вы решили дать интервью именно сейчас?
— Я все лично рассказал, что потерял брата, отца. Из моей истории пусть те, кто увидит, делают выводы сами для себя.
— Для кого-то лучше смерть, чем тюрьма. А вы как считаете?
— У меня есть мать, племянники. Я считаю, что мне есть ради чего жить.
— После выхода на свободу вам будет 52 года. Что вы собираетесь делать, когда освободитесь?
— (долго молчит) В первую очередь что-то сделаю для своих родных и близких, насколько я смогу, сколько мне лет Аллах отвел. За этот период, который был вычеркнут из жизни, постараюсь что-то как-то для них сделать, чем-то помочь. Для детей, для племянников, для матери, если ее застану, для сестер.
— А для себя?
— Вот это я и буду делать для себя, это будет цель моей жизни – сделать что-то для них. Потому что я в их жизни не был 25 лет, ничего ни для кого я не сделал.
