Да здравствуют наши личные праздники! Иначе когда бы я собрался написать этот текст, в котором, хочется верить, как в крошечном семечке, содержится мощное дерево из вечно плодоносящего сада! Или, на современный лад, незаметная глазу точка взрыва, из которого рождается Вселенная. Черкесская в нашем случае. Есть такая Вселенная.

Но как с заявленной в самом начале космической высоты опуститься теперь на грешную землю?

Вернуться в тот день и час, когда сидел с больным зубом перед кабинетом майкопской клиники на улице Ленина и думал с острой тоской: «Ну кому ты в Адыгее нужен? Терпи, брат! Не только тут».

Мимо прошла очаровательная Зара Чуяко, сияющая не только ослепительно белым халатом. Даже не глянула. Но повела едва заметно рукой: мол, еще одну-две минутки!

И мне вдруг стало неловко: что тут о своем сиротстве в Адыгее городишь! Тебе не стыдно?!

В сознании, как это случается, чего только в один миг не пронеслось. И как впервые пришел сюда пару десятков лет назад, дождался в приемной заведующую, взялся ей объяснять: мол, москвич, но волею обстоятельств неизвестно, где больше живу. Там или тут, в Майкопе. Потому-то, мол, и вынужден обратиться.

Мариетта Хусеновна тут же сняла трубку внутреннего телефона, у кого-то деловито спросила: ты знаешь писателя Н.? В трубке послышалось уверенное: да, мол, а как же! Слежу за его творчеством.

И Мариетта произнесла полунасмешливый приказ, который и нынче почитаю за драгоценный перл административного изящества:

— Сейчас у тебя, дорогая, будет возможность проследить за его зубами!

Однажды потом меня записали на прием к Заре Чуяко, и это была как бы рука судьбы. Разве я столько лет не помогал доброму человеку с такой же фамилией: писателю Юнусу Чуяко?

И вот сейчас Зара сама выглянет из двери и как бы нехотя назовет мою фамилию. За творчеством следить ей, конечно, некогда. Возможности не дают муж, дети, семья. Но что касается крепости зубов, необходимость которых в наше суровое время многократно возросла, тут уж я стал не только защищен и обихожен, но как бы даже согрет особым теплом. Существующим в Адыгее на тончайшей, на деликатнейшей грани между душевным расположением и нравственной строгостью.

Иногда вдруг подумаешь: может быть, это высокая и одновременно тяжкая доля черкешенки? Дабы в народе компенсировать вечно бунтующий дух, черкешенке изначально даны и удивительная, врачующая душу мягкость, и терпеливое милосердие. Разве они одним только щедрым благорасположением да кроткой своей сдержанностью не лечат раны, наносимые окружающим где сознательно, а где только походя «мужчинами черными, железноглазыми»?

Ударился, скажут, в «мелкую философию на глубоком месте»! Но так мне думалось тогда. Так запомнилось, когда перед зубным кабинетом корил себя за черную неблагодарность.

Думал: вот сейчас приоткроется дверь, тебя окликнет Зара.

А сколько еще черкешенок помогали тебе в трудные минуты жизненного смятения?.. Та же Сусанна, жена Юнуса, которая всегда сглаживала, как могла, вполне понятные шероховатости между не всегда одинаково, а то и вовсе противоположно мыслящими: своенравным мужем своим и кунаком его. Казаком.

А вся остальная благороднейшая, женская половина славного рода? И добрейшая жена Учужука Чуяко — Сара, с которой из Москвы перезванивается моя жена: заботятся об общей подруге, с которой когда-то вместе работали. И Роза, жена Мадина. И Раиса, что замужем за Довлетом Чамоковым, прекрасным поэтом и старым моим товарищем.

А разве не радовали нам душу в Майкопе две давние подруги: Лида Петуваш и Мовледхан Ченишхова, Люда. С ними мы с женой нет-нет да и собирались за скромным пиршеством, а главное — за искренней беседой о наших общих пристрастиях. Разве не удивляли глубиной и горечью размышлений о Слове и Духе ученые-филологи Кутас Паранук и Фатима Хуако? А всезнающая и всеведущая, вездесущая и всемогущая Нафсет Кушу? Которая всякое свое доброе дело сопровождает обязательным комментарием: «Думаешь, это ради тебя?! Нет, мой дорогой! Ради Адыгеи. Чтобы ты о ней плохо не думал!»

А негромкая, как дальняя зарничка, Галина Барчо, благодаря которой я перезнакомился и подружился чуть ли не со всеми сотрудницами Национального музея: с каким рвением и заботой помогали мне они и в непростом труде переводчика, и в постижении сокровенной истории Адыгской земли.

Просто невозможно не вспомнить заведующую отделом краеведения Республиканской библиотеки Сару Мугу и ее многолетнюю подопечную, так и не успевшую порадовать мать-начальницу смирением, Марину Бекизову — мир ей, страдалице, уже в небесных палестинах! И здоровья дочери Бэлле, отчаянной наезднице. Удачи и на малой родине. И в большой России. И, как знать, — в огромном, страстями кипящем мире.

Это Сара вместе с Мариной и остальными сотрудницами своего отдела, совсем молодыми и чуть старше, десяток лет назад придумали мой литературный праздник в Майкопе, согревший, твердо верю, не только меня одного.

Удастся ли своим пером, своим сердцем отблагодарить Вас всех, дорогие, за дружелюбие и веру в наше общее, всеми искренне принимаемое будущее?

Но я ведь пообещал быть кратким!

Сперва я только слышал о ней: продолжатель фамильной традиции, написавшая об отце, первом в Адыгее ученом-филологе, неравнодушную и дельную книгу: «Учитель учителей». Однажды потом увидел по республиканскому телевидению. И радостно удивился широте знаний и преданности русскому языку. Разыскал служебный телефон и позвонил на кафедру: поблагодарить.

В ответ она вызвалась устроить мне экскурсию по университету. Тем более что в разговоре выяснилось: она близкая родственница покойного прозаика Юнуса Намитокова, талантливые и яркие рассказы которого я с такой охотой и вполне понятной горечью включил накануне в московский сборник горских писателей «Война длиной в жизнь».

Удивляться еще и нынче не разучился. А тогда она поразила меня своим ясным пониманием необходимости единого духовного пространства Северного Кавказа. За долгие и очень сложные годы возникшего в том числе благодаря русскому языку и классической русской литературе. И — советской. Уже вобравшей в себя все лучшее из национальных сокровищниц юга России. Жадно впитывающей в себя нынче из новых, недавно возникших дома либо открывшихся вдали, животворных источников.

Разве не в этом смысл нашего служения? Поддерживать в своем народе благородный высокий дух. Который позволил бы ему не только не затеряться в разноязыкой кавказской семье, но и «забронировать» для себя достойное место среди соотечественников всей неспокойной нынче Державы и — бурлящего остального мира.

Не будем забывать ко многому обязывающего сокровенного определения, доставшегося нам от предков: «Кавказ — царь Земли»!

А тогда, как мне теперь сдается, «экскурсия по университету» затянулась на много лет… Я стал участвовать в заседаниях ученых комиссий с малопонятными сперва названиями «по топонимике», «по ономастике». С названиями, после ставшими чуть ли не родными. На кафедре русского языка стал появляться уже не только по приглашению на очередной симпозиум, а так: о наболевшем поговорить. Душу отвести.

Однажды потом с кафедры позвонили не по телефону — задребезжал звонок у ворот. Четверокурсница с филфака Саида Хуранова с подружкой вручили сборник, в котором среди рекомендованных для школьных сочинений сюжетов был один из моих. И забрали флешку с повестями и рассказами. Вслед за курсовой работой по моему творчеству Саида собиралась писать дипломную…

Как на родной Кубани говорят: «Оно им надо?!»

Ей, конечно, прежде всего. Заведующей кафедрой русского языка. Доктору наук и профессору. Обремененной десятками обязанностей и непростых забот. Сотнями всевозможных хлопот…

Саида с тех пор успела выйти замуж и родить двух детишек. А еще — написать кандидатскую диссертацию с таким мудреным названием, что мне, когда она прислала ее, сперва показались знакомыми всего-то три слова. Кавказ. Адыгея. И — собственная фамилия.

По путевке из соцзащиты мы с женой подлечивались под Геленджиком. Стоял холодный март, море штормило, в соснах над побережьем гудел ветер. Оба были в редкой для нас жестокой простуде: ну как в ее родной Майкоп ехать?!

На другую защиту, на какую приглашала Саида: защиту ученого звания.

Но сколько я в те дни всего передумал!

Разве мало моих книг издано в Сибири. Пусть не выходят на Кубани. Но ведь о ней-то в основном и пишу!

А защита будет не в Новокузнецке, где меня считают своим. Не в Кемерово. Не в Краснодаре. И тем более — не в Москве.

Кто-то скажет пословицей: мол, по Сеньке и шапка! Да нет!

Цену этих «шапок» и там и тут знаю давно: долго жил и работал на высоких литературных должностях.

Может, оттого-то я так тогда и растрогался, что над этой, майкопской «шапкой» мне невольно чудился отсвет иных, снежных шапок. И далекого Эльбруса-Ошхомахо. И ближних к столице Адыгеи горных пиков и снежников.

Не меньше, надо сказать, растрогался, когда несколько лет назад получил из Майкопа уже готовую рукопись «Сводного словаря личных имен народов Северного Кавказа». С предложением написать предисловие.

И в самом деле, ну разве не честь? Для перекати-поля, которое когда-то подзадержалось «у черкесов». В гостях.

Когда, с трудами и муками, словарь наконец вышел из печати, на дарственном экземпляре она написала: «С благодарностью за участие в Словаре и за любовь к Кавказу».

Но как был благодарен ей я!

Может быть, еще и потому, что в каком-то смысле осуществилась моя собственная задумка? Лет двадцать назад мы с Юнусом Чуяко были на выездном пленуме Союза писателей России в Якутии, и я пристал к нему: «Слушай! Ты а-дыгеец. Попал в Я-кутию. А не хотелось бы тебе сделать такой краткий, назовем его так — «Национальный словарь России»? От «а» до «я». С удовольствием взялся бы тебе помогать!»

Но быстробегущее время выбивает, конечно же, из колеи. А замысел жив!

Несколько лет назад судьба свела меня с земляком-абазином, боевым полковником Валерием Дзыбой, старым служакой, написавшим удивительно умную и цельную книжку о своих соплеменниках. Как такие книжки России нынче нужны!

И я переключился на него: «Да это ведь, Валера, чуть ли не прямая твоя обязанность! Сделать такую книжку. Ведь с кого будет начинаться! С абазин. Потом — аварцы… А, товарищ полковник?»

Но пока мы, «мужчины черные, железноглазые», люди даже такие суровые, как бескомпромиссные бойцы из «службы собственной безопасности», все только собираемся да друг друга уговариваем, женщина-профессор из Адыгейского университета примерно это уже сделала. Ведь на Северном-то Кавказе как бы не добрая половина живущих в России национальностей!

Может, предложить помощь ей?

Но она из тех — я хорошо это понял за время нашего долгого знакомства, — кто не просит помощи. Сама ее предлагает.

А над «Сводным словарем», который теперь постоянно лежит на моем рабочем столе, очень часто задумываюсь …

Все мы слышали о всемирно известных полководцах, обладавших феноменальной памятью на лица и на имена своих солдат. В битве при Бородино, когда решалась судьба России, генерал Раевский, приведший на редут своих малых сыновей, двух мальчишек, подбадривает кого-то дрогнувшего: «Держись, Петр!»

Наше время недаром называется судьбоносным. Битва за общее Отечество, больше пока духовная, кипит не менее жаркая, чем в 1812-м на батарее Раевского. И женщина-профессор, умница и великая работница, словно мать Сатанэй, обращается по имени к каждому из нас: держись, Аскер! Ты всегда был настоящим воином. Ты — только победителем, Мансур! Оставайся, Хизир, богатырем! И — помогай мужчинам во всех праведных делах, верная Аминат!

А что же пожелать составительнице этого уникального «Сводного словаря», сумевшей сплотить вокруг него «могучую кучку» сотрудников, тружеников, коллег, продолжающих лучшие традиции северокавказских просветителей?

Что Розе пожелать?

Оставаться неувядаемой!

Как все истинные черкешенки.

Как вечно юная красавица Адыгея!

Гарий Немченко.