Разговор о совести отдельных граждан и сыновнем долге.

В микрорайоне «Черемушки» я бываю нечасто — живу на противоположном конце Майкопа. Зашла, совершенно случайно, в супермаркет купить кофе. Когда подошла моя очередь в кассу, произошла небольшая заминка. Стоящая впереди меня маленького роста старушка что-то долго искала в кошельке, затем в потертой сумке.

— Бабуль, давайте шевелитесь быстрее, вон какую очередь собрали. У вас недостаточно денег, чтобы оплатить покупки? Ищем — или что-то откладываем…

У бабушки в корзинке находились пакет молока, батон, пачка маргарина и плавленый сырок.

— Вроде бы брала деньги, да, видно, куда-то не туда положила, — оправдывалась старушка, высыпая на прилавок всю мелочь из кошелька.

Я попросила включить недостающую сумму от ее покупки в свой чек и расплатилась. Мне стало до слез жалко эту старушку. Старенькое демисезонное пальтишко, вязаная шапочка, потертая сумочка… А в глазах — беспросветное одиночество.

— Мне знакомо ваше лицо, — солгала я, чтобы проводить старушку до дома и пообщаться с ней. — Наверное, мы с вами соседи.

Так я познакомилась с Елизаветой Михайловной. Она пригласила меня в гости, попить чаю. Увидев квартиру старушки, я поняла, что ремонта в ней не было с самого момента вселения. Выцветшие обои, старая мебель, на кухне газовая плита, пожелтевшая раковина, громко дребезжащий холодильник, стол, покрытый цветастой клеенкой да пара табуретов. Зато множество цветов в горшках на подоконнике.

— А у меня как раз есть варенье вишневое к чаю, — засуетилась старушка. — И сырок, я его на хлеб намазываю, вкусно и сытно.

Мы попили с Елизаветой Михайловной чаю, поговорили о текущих событиях, о дороговизне продуктов, о погоде. В ходе этой «светской» беседы я не знала, удобно ли будет расспросить у старушки о семье, детях, внуках. Попросила показать семейный альбом с фотографиями. В молодости, оказывается, моя знакомая была настоящей красавицей. И судя по фотографиям дети и внуки у Елизаветы Михайловны имелись.

— А где же ваши близкие? — поинтересовалась я. — Внучата вас навещают?

Елизавета Михайловна вздохнула:

— А как же, и дети есть, и внуки. Только они живут далеко, на Севере. Оттуда не особенно наездишься в гости. Письма пишут, звонят. Говорят, что скучают. К себе звали, да куда я в свои 85 лет поеду? Мешаться только. У них быт устроен, старый человек — как обуза. Здесь похоронены мои родители, муж. Кто за их могилками ухаживать будет?

Но ее слова прозвучали как-то неубедительно. И я решила при случае расспросить у соседей о судьбе старушки. Прощаясь, пообещала наведываться в гости. В мой очередной визит решили провести в квартире генеральную уборку: вымыли окна, постирали занавески, навели порядок на балконе. Квартира преобразилась! Мои знакомые — те, кто узнал от меня про Елизавету Михайловну, — передали ей кое-что из одежды: новый халат, пару свитеров, красивый плащ на теплой подкладке.

— Да зачем? — растерянно улыбалась старушка, примеряя обновки. — У меня полный шкаф одежды. Конечно, не такой модной. Вот спасибо, приодели бабку…

А я продолжала чувствовать себя виноватой перед этой маленькой, сухонькой старушкой за ее одиночество при живых детях и внуках, за ее неустроенный быт, небольшую пенсию. Я понимала, что не в силах помочь всем одиноким старикам на свете, но хотя бы одной из них — в состоянии.

Мы сдружились с Елизаветой Михайловной. Иногда, крайне редко, чтобы не обременять меня своими проблемами, она звонила мне сама. Как-то в очередной свой визит я у подъезда встретилась с соседкой моей новой знакомой.

— Михайловна аж помолодела, как вы стали к ней захаживать. Своим детям ведь некогда ее проведать…

— Они же далеко, на Севере, — ответила я.

— На каком Севере! Сын живет в станице. Женат, ох и вредная ему жена попалась! С самой свадьбы у них отношения с Михайловной не сложились. Она на квартиру метит. А Михайловна якобы ее отписала другому внуку, от дочери. Дочки ее уже нет в живых. Внук учится в Иркутске. Такая вот история. А сын попал под влияние жены и с матерью не общается. И внуков к ней не привозит в гости. У нас таких стариков, кто при живых родственниках одинок и никому не нужен, — полподъезда. Никто их не навещает. Вот как жизнь устроена: пока человек был молод, работал, детей растил — был нужен. А как только состарился — все о нем забыли. Зато как стервятники налетят, когда придет пора делить наследство.

Я не выдала Елизавете Михайловне, что знаю про ее тайну. Интересовалась, пишут ли родственники с Севера. Влезать в семейные «разборки» не стала, пусть все своим чередом идет. Верила, что настанет день, и сын одумается, в гости к бабушке приедут внуки. Если бы не болезнь Елизаветы Михайловны…

Мне позвонила ее соседка и сообщила, что мою знакомую увезли на скорой. Я уже утром была в больнице. Елизавета Михайловна лежала на кушетке в коридоре, мест в палате не было. Зашла к заведующей отделением, поинтересовалась самочувствием своей «подопечной».

— А она сказала, что одинока, родственников нет, — засуетилась врач. — Мы сегодня же переведем Елизавету Михайловну в палату.

Бабушка тяжело шла на поправку. Я организовала визит к ней соседок, таких же, как она, старушек. Чувствовалась моральная опустошенность больной. Поправляя подушку, обнаружила под ней детскую фотографию сына Елизаветы Михайловны.

Чтобы вернуть желание выздороветь, пришлось применять «тяжелую артиллерию» — вызывать на разговор ее сына, внуков. Найти их, зная фамилию, в станице не составило большого труда. С сыном Елизаветы Михайловны у меня состоялся тяжелый разговор. Он, разоткровенничавшись, высказал совершенно нелепые, накопившиеся еще с детских лет обиды на маму. Последней каплей в испортившихся отношениях стала, конечно же, старушкина квартира, отписанная другому внуку.

— Вас кто уполномочил влезать в нашу семью? — горячился взрослый, уже седой сын Елизаветы Михайловны.

Его было не переговорить. Когда эмоции немного утихли, я задала ему вопрос:

— Вы сможете простить себе, если ваша мама уйдет из жизни, так и не помирившись с вами? Не обняв своих внуков? Наши родители имели право на ошибки. Но они не бессмертны. Они уходят, а мы потом годами корим себя за свое бездушие. Вы забыли, что в детстве у вас — единственного из всей оравы станичных мальчишек — у первого появился велосипед. В то время это была неслыханная роскошь. А то, что ваша мама несколько месяцев подряд вечерами подрабатывала уборщицей, чтобы купить этот велосипед, вы, конечно, забыли… А когда вы служили в армии, она месяц жила, перебиваясь с хлеба на воду, чтобы приехать к вам с полными сумками продуктов. Она растила вас одна, кто может быть дороже мамы в жизни человека? В больницу навестить ее прихожу я — чужой человек. А где вы, ее сын? Какой пример вы показываете своим детям, ведь когда-нибудь вы тоже станете старым и больным. Какую готовите себе старость? Это же ваша детская фотография у нее под подушкой в больнице. Знайте об этом.

— Как квартиру отписывать, так другому внуку, как ухаживать за ней — так нам? — Казалось, сын Елизаветы Михайловны меня попросту не слышал.

Очень жаль. Я, по-видимому, не смогла пробить брешь в броне его обид.

На следующий день я не смогла навестить Елизавету Михайловну, ограничилась телефонным звонком на сестринский пост.

— Здоровье вашей «подопечной» улучшилось, к ней прибыла целая делегация родственников, — сообщила мне постовая медсестра.

Почему так нелепо устроена жизнь? Неужели близкого человека надо сначала практически потерять, чтобы понять, насколько он дорог? Почему мы зачастую бываем так невнимательны к своим стареньким бабушкам и дедушкам, пожилым родителям? А потом льем горькие слезы и просим простить нас, да уже поздно. А старикам немного надо — зайти хоть изредка в гости, позвонить, поинтересоваться о состоянии здоровья, принести продукты, поздравить с праздником. Чтобы никто из соседей или медработников никогда не сказал: «Это — ничья бабушка».

Валерия Ломешина