Страдать  — это первое, чему должен научиться ребенок, считал великий французский философ и писатель Жан-Жак Руссо. «СА» публикует воспоминания заслуженного работника культуры РСФСР, заслуженного деятеля искусств Адыгеи и Кубани Амербия Кулова, которые как нельзя лучше объясняют смысл этих слов.

Мать моя овдовела совсем молодой. Ей было 28 лет, когда она осталась одна с четырьмя маленькими детьми. Отец Цу (первое имя Ибрагим), участник Великой Отечественной войны, вернулся в родной аул Блечепсин с тяжелыми ранениями. В 1944 году он обзавелся семьей, взял в жены Кулю, урожденную Тхайцухову, из аула Уляп. Дом отец не успел достроить. Став жить отдельно, он начал строительство, но не закончил. Необычайной силы человек, он выжил на войне. А умер после нее от тяжелого мирного труда. Семья осталась жить в небольшой мазанке на краю аула.

Через улицу от нас без семьи и совершенно одна жила Купли Казанокова. Она была великолепной сказительницей, а еще славилась тем, что слагала песни о своей безрадостной судьбе, о короткой любви, которые сама же и исполняла. Маленький, я часто ночевал у Купли, чтобы ей было не так страшно по ночам. Когда наступал вечер, меня отводила к соседке мать. Но бывало, что приходила к нам сама Купли и забирала меня к себе. Такими вечерами две безутешные вдовы, как бы освобождаясь от непосильного горя, пели вместе песни, зачиры (религиозные песнопения), рассказывали легенды. Слушая их, я засыпал…

У Купли была собака породы такса, звали ее Бобик. У нее были щенята, и однажды, когда я зашел во двор Купли, один из щенков, оставив своих братьев и сестер, подошел прямо ко мне. Я с радостью взял щенка на руки. Старшие, которые были здесь же, боясь, что это разозлит Бобика, быстро забрали у меня щенка. Но собака-мать спокойно лежала, положив голову на передние лапы, и наблюдала. Через некоторое время, когда щенок немного подрос, его отдали мне, теперь уже навсегда. Я назвал его Мысыт.

Мне с раннего детства нравилось танцевать, и я учил щенка кружиться на задних лапах. Так мы стали танцевать вместе. Я брал щенка на Чехрак, купал его, бросал в воду палку и требовал принести ее. И тот выполнял мои команды. Однажды на речке с нами приключилась целая история.

В то время возле нашего аула стоял цыганский табор. Я сидел с собакой на берегу Чехрака и увидел, что какой-то ребенок барахтается в воде, пытаясь выбраться. Не раздумывая, я прыгнул на помощь тонущему малышу. Цыгане, которые были неподалеку, подняли крик, и, опасаясь их, я, поспешно вытащив цыганенка на берег, убежал домой. Вскоре цыгане нашли меня, познакомились, поблагодарили, преподнесли семье подарки. С тех пор между нами завязалась дружба.

Я ходил к ним в табор, слушал их песни, любовался танцами. И пока табор стоял возле аула, я был частым их гостем, сделался среди них своим. А когда цыгане засобирались в путь, не смог сдержать слез. И многие годы спустя я вспоминал об этих людях с большой теплотой в сердце.

Тем временем мы с Мысытом все больше привязывались друг к другу. Когда этого не видела мама Куля, я забирал щенка в дом и засыпал, прижав его к своей груди. Мать, вернувшись домой, тихонько выносила щенка во двор. Но, когда все погружались в сон, я выскальзывал во двор, брал своего воспитанника, и мы вместе ночевали в стоге сена.

Конечно, мама узнала об этом и запретила мне выходить среди ночи. Уже было холодно, и мы со старшим братом Рамазаном выбрали место, вырыли ямку, накрыли ее ветками, затем соломой, а сверху присыпали землей. Получилась теплая подземная конура, которая и стала домом для щенка. Собака-мать тоже не забывала свое дитя. Она прибегала, когда слышала его голос, но, увидев, что щенок и мальчик играют, ложилась и наблюдала за нами.

Однажды ей случилось примчаться и по настоящему зову.

В послевоенные годы у селян не хватало сил обрабатывать все пахотные земли. И особенно в пору, когда стояли холода и со стороны леса в аул наведывались волки. Они завывали по ночам то тут, то там. Люди боялись выходить из дому. Тогда и произошла эта история. И хоть мне было всего около пяти лет, я стал непосредственным ее участником.

Зима уже прошла, но весна еще не спешила войти в роль хозяйки, местами еще лежал снег. С раннего утра мать работала на колхозной ферме, доила коров. По дороге домой она собрала охапку кара-куры — так аульчане называли засохшие стволы амброзии — и растопила печь. Кара-кура давала быстрый жар, и она приготовила в чугунке мамалыгу, разложила ее на треножном столике, воткнула в еще горячую мамалыгу кусочки сушеного адыгейского сыра, накормила семью ужином. Отнесли отдельную порцию и Мысыту.

За день мама сильно устала, поэтому не пошла к Купли. Она уложила нас с братьями в одной кровати, в другой комнатке — сестренку с бабушкой. А сама, как это бывало иногда, села у окошка, подперла голову рукой и тихо затянула песню-плач — о своей несчастной судьбе.

Ах, мама Куля! У нее в девичестве был звонкий голос, она училась в педагогическом училище в Майкопе и часто пела на областном радио песни о героях гражданской войны. А когда началась Отечественная война, родной дядя привез ее обратно в аул, по дороге забрал у нее комсомольский билет, порвал и выбросил его. Оставил только фотокарточку.

Теперь она пела с надрывом. И непонятно было, песня это или причитание в слезах. Сердце мое рвалось на кусочки. Я уже сквозь сон слышал завывание волка и песню-плач матери, которые причудливо переплетались в моем сознании. Так предвещала о себе беда, которая шла в мою жизнь со стороны Коуч-леса.

Посреди ночи домашние услышали истошные взвизги Мысыта, но выйти из дому побоялись. Прибежала мать щенка, Бобик, и было слышно, как завязалась драка. То ли собака, то ли зверь ударялись об стенку с такой силой, что она дрожала и, казалось, вот-вот будет проломлена.

Бабушка торопливо зажгла керосиновую лампу и поставила на подоконник, надеясь, что огонь отпугнет волка. И действительно, звуки борьбы прекратились, волк ушел. Лишь собачий лай над аулом не смолкал всю ночь, и было все так же опасно выходить из дому.

Едва дождавшись раннего утра, я кинулся искать Мысыта. Но не нашел его во дворе. Повсюду были видны следы грандиозной схватки: кровь, вырванные когтями клочья земли. Я побежал к соседнему дому — может быть, Мысыт там? Во дворе двоюродного брата тоже везде виднелась кровь, а их собаки Тузика не было. Мне открыли дверь, но все, кто находился внутри, были ужасно напуганы. Они удивились, как я отважился отправиться сейчас к ним, и не хотели отпускать обратно.

Когда я дошел до середины огорода Куловых, из-за угла дома навстречу вышел волк. Матерый зверь, под цвет снега, почти белый, он сильно устал, его покачивало. За ним следовали аульские собаки. Они делали выпады в его сторону, а волк лишь отмахивался от них.

Взгляд зверя, его оскал сковали холодом мою душу, ноги не слушались меня, я не мог сделать ни шагу. Нужно было что-то предпринимать. Я схватил подвернувшийся под руку мокрый стебель кукурузы и стал, защищаясь, размахивать им. Но быстро понял — это не поможет. И что есть мочи пронзительно закричал: «Бобик!» Собака не заставила себя ждать — она перемахнула через волка и в одно мгновение оказалась между зверем и мною. Ее рык заставил волка приостановиться и свернуть к соседнему двору. Там он, разогнав кур, оказался во дворе следующего соседа — татарина Османа. Тот запрягал повозку, а увидев пришельца, хватил его длинной палкой, которая оказалась в руках.

Волк метнулся в сторону, чтобы соскользнуть в пойму реки Чехрак и уйти из аула. Там практически нос к носу он столкнулся с огромным аульским псом — равным себе по силе. Оба предпочли избежать кровопролития, и волк беспрепятственно вернулся туда, откуда явился, — в Коуч-лес. Старший брат — Рамазан, который смотрел в окно и видел происходящее, тоже отреагировал на мой крик. Он метнулся из дому, схватил вилы. А увидев, что ситуация благополучно разрешилась, проворчал: «Ты пропадешь из-за своей собаки. Куда ты ходил ни свет ни заря?» И, взяв меня за руку, отвел домой.

Через день я услышал знакомый собачий визг. Выбежав из дому, убедиться, что не ошибся, увидел страшную картину: язык любимца был вырван.

Мы круглосуточно дежурили возле щенка — пытались покормить его хантхупсом — специально приготовленным супом, но тот не мог есть. И с каждым днем он все больше таял, все труднее передвигался, пока наконец не угас. Я долго плакал и отказывался покидать тело Мысыта. Выкинули его в низине у канавы, где была свалка. Но разве так можно?! Я не мог этого позволить! Взял лопату, отнес своего друга на другую сторону канавы и похоронил там.

Мать Мысыта приходила сюда часто и лежала на могилке, воя и «обливаясь» слезами. Что она чувствовала? Винила себя в том, что не смогла спасти сына в смертельной схватке? Услышав тоскливый вой собаки, я приносил еду и, сидя рядом с ней, плакал. Соседи и моя мама уже начали бояться за меня. «Как бы с Амербием не вышло чего-либо худого», — говорили они.

И беда не заставила себя ждать.

Неподалеку от нашего дома жил Абрек Каров, молодой статный, видный мужчина и азартный охотник. Он с утра был на охоте и теперь возвращался ни с чем, поэтому палил из ружья налево и направо — по воронам, сидящим на верхушках деревьев. Когда Бобик услышала выстрелы в низине, она прибежала и встала так, чтобы ей было бы удобнее защитить могилку детеныша. И начала лаять на Абрека. Охотник в ответ пальнул в собаку и отстрелил ей обе задние лапы. Когда после очередного выстрела я услышал визг Бобика, то сразу помчался на помощь и увидел ужасную картину: собака кувыркалась на передних лапах, пытаясь мордой достать больное место. Абрек в это время вытащил из ствола пустой патрон и снова зарядил ружье. Я подбежал к нему, вцепился руками в ружье, бил его ногами и визжал так, что уже не слышал голоса Бобика. Абрек с силой дернул ружье, я не удержался и отлетел в сторону, но тут же, вскочив на ноги, снова кинулся на него с кулаками, бил головой в живот. Он, держа заряженное ружье на вытянутых вверх руках, отбивался от меня ногами. Я на некоторое время потерял сознание. Когда пришел в себя, Абрек спешно уходил.

Бобик на одних передних лапах доползла до могилки Мысыта. Я шел следом за ней, не зная, что делать, плакал и повторял: «Бобик, Бобик». Когда собака доползла до могилки, она немного успокоилась и легла. Я присел к ней и положил ее голову к себе на колени. Она посмотрела на меня и оскалила зубы, мне показалось, что она хочет укусить меня, как будто я в чем-то виноват перед ней. Но силы уже оставляли ее. Я гладил ее, моя рука была в крови. Не помню, сколько я так сидел. Помню только, что я всхлипывал и причитал: «Что ты наделал, разве так можно? Зачем ты так сделал?» Кругом не было ни души: даже обычно шумные вороны на деревьях сейчас молчали. Я почувствовал, что мне стало очень холодно, меня трясло. Убрав голову Бобика с коленей, я встал, пошел в сарай, взял лопату и похоронил ее рядом с Мысытом. Вдруг я увидел рядом с собой каких-то людей. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я вдруг очень громко заплакал. Меня отнесли домой.

Я постоянно приходил на это место. И через некоторое время увидел рядом два деревца, выросших на могилке собак. А когда вернулся из армии и вновь пришел сюда, то ахнул — стволы их не просто стояли рядом, они сплелись, как бы желая слиться воедино. «Это памятник, памятник! Не Всевышний ли его возвел в честь своих лучших созданий?!» — подумал я тогда и стал относиться к могилкам еще более трепетно.

Старшему брату Рамазану, оставшемуся в ауле, я завещал беречь их как символ взаимосвязи в природе: две несчастные судьбы переродились в такое неподдельное чудо. Всю свою жизнь я боялся, а сегодня боюсь еще больше, что какая-то человеческая неосторожность может навредить этому чуду. Даже сейчас, спустя более 60 лет, моя душа противится тому, что я рассказываю об этих событиях людям. Сколько собак у меня ни было после, всех я называл — Мысыт. Это место, действительно, достойно паломничества. И кто знает, может быть, оно и станет чтимым людьми.

С высоты прожитых лет мне кажется, что люди рождаются уже с любовью от Бога ко всему живому: себе подобным, животным, природе. Наверное, поэтому ребенок играет в куклы, собирает красивые цветы, плетет веночки, любит плескаться в воде, бегать по лужам, рисовать, строить песочные замки. Дети с детства наделены чувством созидания. Почему человек, повзрослев, теряет это божественное чувство любви ко всему, что его окружает? Как результат, когда уходит этот божественный дар, начинаются войны, разрушения, вандализм.

Почему смерть Мысыта и его матери Бобика с детства запечатлелась в моей памяти и отзывается в моем сердце ни с чем не сравнимой острой болью? И всем своим детям (их у меня шестеро) я перед сном рассказывал историю про Бобика и ее щенка. «Папочка, расскажи мне про Мысытика», — просили они каждый раз. Дети выросли, и я замечаю, с какой любовью они относятся друг к другу, к нам, родителям, к родственникам, ко всему окружающему. Наша старая дворовая собака, как это иногда бывает с собаками, ушла и не вернулась. Ее тоже звали Мысыт. Всей семьей мы искали его по всей округе, но тщетно. Тогда дети по объявлению нашли щеночка, назвали Мысытом, выходили его, выкормили, и сейчас нет существа более преданного, чем он.

Надеюсь, что блечепсинские школьники, прочитав этот рассказ, будут всем классом посещать это уникальное место. Вокруг деревьев, которые стоят в объятьях друг друга, наведут порядок, будут приглашать детей не только из Адыгеи отдать дань уважения и поклонения памятнику любви и преданности щенка Мысыта, его матери Бобика и маленького мальчика Амербия.

Верю, что найдутся люди, которые, возможно, даже помогут детям открыть благотворительный специальный счет на создание памятника.

Взрослые, родители, дайте своим детям хотя бы один рубль, и пусть они сами решат, сколько из этой суммы отправить на благотворительный счет для увековечения памяти жертвам человеческой безответственности.

Человек, безответственный перед природой самой жизни, зачастую, как Абрек, приносит несчастье себе и своим близким.

Мне уже 70 лет, и я хочу увидеть этот памятник при жизни.

Амербий Кулов