В свои 10-12 лет эти дети не хуже многих взрослых разбираются в дальности ракет, калибрах снарядов и в том, что такое детонация. Они знают, что бывает, если попасть под обстрел, в каких случаях нужно бежать в подвал, а в каких — достаточно спрятаться в подъезде. Они своими глазами видели танки, БТР — и не на выставке военной техники, а во дворе своего дома. Это дети из Херсонской и Донецкой областей, которые приехали в оздоровительные лагеря в Адыгее. «СА» посетила ребят и пообщалась о том, что им пришлось пережить.

Мы намеренно не публикуем фото и полные имена этих детей — вожатые и сопровождающие все еще боятся, что их жизням может что-то угрожать.

“Мы выжили”

12-летняя Вера выглядит вполне счастливым ребенком. На интервью она прибежала со словами: «Кажется, я знаю, о чем вы будете спрашивать». 

— Тебе не хочется об этом говорить и вспоминать? — уточняю на всякий случай.

 — Да нет, все хорошо, — на первый взгляд отвлеченно отвечает девочка. Эту фразу за время нашего разговора она произнесет еще много-много раз.

Вера с семьей находится в Геническе уже несколько месяцев. Туда она вместе с родными бежала из Мариуполя в конце марта — как раз в разгар военных действий там. Говорит, что родители до последнего не хотели уезжать: ехать в никуда, в неизвестность было даже страшнее, чем жить под обстрелами. Но когда от города практически ничего не осталось, выбора, кроме эвакуации, не было. 

 — Собралось много машин, и мы все вместе поехали. Проезжая, видели, как горит какой-то дом, видели сгоревшие машины и убитых людей. В какой-то момент все обрадовались и выдохнули — появилась связь. А потом в нас начали стрелять. Попали и в нашу машину, но мы все равно смогли ехать дальше, все остались целы. Одна из машин загорелась, родители сказали, что люди в ней ранены, но их спасут. А так все хорошо, — вспоминает Вера. 

Ее сопровождающий потом нам расскажет, что детей просто не хотели травмировать, поэтому рассказали самую безобидную версию. В действительности же многие жители Мариуполя из той самой колонны, в которой ехали Вера и ее семья, под тем обстрелом ВСУ погибли.

Вера рассказывает, что из своего частного дома на окраине Мариуполя они уехали в самый первый день, когда в городе только начались боевые действия. Переехали в дом к бабушке — она жила в многоэтажке в центре, и там было безопаснее.

 — У нас дома были слышны очень громкие выстрелы, поэтому мы сразу уехали в квартиру к бабушке. Дом свой больше мы никогда не увидим — в него попал снаряд. Когда папа в последний раз ездил домой, чтобы забрать хотя бы какие-то вещи, он видел, как над его головой пролетают снаряды. Он быстро собрался, и мы туда больше не приезжали. А потом наш сосед прислал фотографии и видео нашего разрушенного дома. Папа ездил туда, но уже нет никакого смысла что-то делать: дом перевернут, от него ничего не осталось. Попадание было и в дом, и во двор. А так — все хорошо, — говорит Вера.

Девочка вспоминает, что родители не разрешали подходить к окну — было опасно. Но она видела, как во двор их многоэтажки загоняют военную технику, как мимо квартир проезжали танки, а из машин скорой помощи стреляли из гранатометов, просто проезжая по улице.

— И все это было так рядом! Интернет был отключен, мы даже не понимали, есть ли эвакуация и как нам вообще быть, нам не говорили ничего. В подвал мы не спускались. В основном сидели в коридорах. В подвале находились люди, у которых уже не было домов. Чаще всего начинали стрелять с 6 утра. Ночи иногда бывали тихие. А так — все хорошо, — рассказывает девочка.

Не нужно быть психологом, чтобы понять, что фраза «все хорошо» — защитная реакция ее психики на те ужасы, которые девочке пришлось увидеть и пережить. Это словосочетание Вера повторяла в разговоре каждый раз, когда рассказывала что-то особенно страшное. Но теперь у их семьи все действительно хорошо, все налаживается. Сейчас они живут в Геническе, в доме знакомых. Родители, пока Вера в лагере, решили поехать в квартиру бабушки, чтобы навести там порядок: дом занимали украинские военные, поэтому там сейчас полный хаос, но зато здание цело! Веру записали в школу в Геническе. Школы в Мариуполе, в которую она ходила, больше нет. 

— И ты пережила все это в 12 лет? — спрашивает мальчишка, который подбежал, пока мы беседовали с Верой. Дима (назовем мальчика так) заплакал…

«Я потерял друга»

Дима из Генического района. На этой территории активные военные действия практически не велись — было только несколько «прилетов». Но с трагическими последствиями: погибла директор местной школы-интерната, было разрушено несколько зданий и домов. 

— В первый день было очень страшно. Снаряд упал прямо на дорогу на нашей улице. Там дорога из щебня, он попал прямо в нее — кому-то поразбивало окна, а у кого-то даже завалились стены. В этот «прилет» погиб мой друг, ему 16 лет было. У них был старенький дом, он находился в нем — спал. И его придавило. Папы друга в тот момент не было дома. Когда он вернулся, то испытал шок, — рассказывает мальчик. 

Он говорит, что взрослые, хоть и не подавали виду, были очень напуганы, когда все началось. Еще страшнее стало, когда украинские войска взорвали мост в Геническе. 

— Как мы потом узнали, они хотели перекрыть дорогу российской технике. Но они врали — туда же ни один танк не прошел! Мы своими глазами все это видели — живем рядом. А вообще недалеко от нас было две военные базы. Но украинцы с них сбежали, почти всю технику оставили, ее потом российские военные забрали. Вот так нас обошли. Хотя мы уже морально готовились к тому, что будет все плохо, что будут военные действия. Вы же знаете, что документы нашли о том, что Зеленский на Крым наступление готовил? Это правда — так все говорят! А зачем бы тогда столько техники у нас было? ВСУ в огородах у жителей даже «Грады», БТР расставляли. Но теперь же все закончилось? Уже нечего бояться? — спрашивает Дима, глядя то на меня, то на сопровождающего. 

Он рассказывает, что жители из пригорода, где он живет, и самого Геническа всегда считали себя русскими. 

— Мы всегда на русском языке говорили! Хотя в школе нас каждую неделю заставляли два часа гимн Украины петь. И еще у нас есть старосты, которые кругами ходили и кричали: «Слава Украине!», а мы все должны были повторять. На уроках нам запрещали отвечать на русском языке. У нас даже двух учительниц уволили, потому что заметили, что они в школе с нами на русском говорят. Только вот я не пойму — а какая разница? Я что теперь, не человек, если на украинском не разговариваю? — растерянно спрашивает Дима, глядя то на меня, то на сопровождающего.

Он вспоминает случай, когда его вызвали к директору только за то, что он произнес фамилию Ленин. 

— Я просто рассказал учителю, что у нашего соседа есть татуировка с изображением Ленина. Меня за это к директору отвели. Просто за то, что я это сказал! Это была наша учитель истории. Она ходила на митинги против россиян, ходила по Геническу и кричала, что наш город — это Украина, — рассказывает Дима. 

Мальчик говорит, что его бабушка, ветеран Великой Отечественной войны, запрещала ему читать украинский учебник истории.

 — Не знаю, что уж там увидела бабушка, но, когда я ей показал учебник, она закричала: «Не учи это! Здесь все неправда!» Ей 98 лет, она-то точно знает всю правду, — говорит Дима. 

— Да мне тоже родители говорили, что в наших учебниках истории одно вранье! — подключается к разговору еще один воспитанник лагеря Даниил. 

«Я видел красное небо»

Даниил из Донецка. Говорит, что на взрывы и громкие звуки в городе уже даже никто не обращает внимания — за 8 лет привыкли.

— Как я понял, у нас в 2014 и 2015 годах самое страшное было. Мне-то тогда лет пять было. Но вот один момент я хорошо запомнил, хотя и отрывками. Помню, как лежу на кровати. Потом — какой-то громкий звук. Потом — мы бежим прямо по разбитым стеклам, меня несут на руках. Выбегаем из дома — а небо красного цвета. Я такого никогда не видел. Мы сидели какое-то время в подвале. Потом помню, что появились военные, и нас оттуда вывели. Это я уже сейчас понимаю, что, видимо, какой-нибудь снаряд к нам прилетел, — рассказывает Даниил. 

Он говорит, что такие «прилеты» в городе происходят периодически. Бывало, что стекла в школе прямо во время уроков тряслись, но учеба все равно продолжалась. 

 — Мне вообще как-то не до этого всего было, я на велике всегда любил кататься, но после одного случая родители перестали разрешать. Сейчас в наш район стало попадать. Недавно где-то в километре от нас упал снаряд. Я так понял, с детонацией. Видимо, 150-миллиметровый снаряд был, потому что визуально яма большая, — с серьезным не по годам знанием дела рассказывает Даниил.

Снаряд упал между магазинами в его районе. Говорит, что буквально полчаса назад он был там, но вовремя уехал. 

— Вот с тех пор мне и не разрешают велосипед брать, — грустно, но с пониманием говорит мальчик. 

Все ребята, с которыми мы пообщались, — взрослые не по годам. Им приходится быть такими. Потому что детства их лишили: самые яркие воспоминания первых лет жизни у них не о любимых игрушках или счастливых моментах с семьей, а о красном небе и подвале. Кто-то из них больше никогда не увидит свой дом, свою школу. Но, как и положено детям, они не разучились радоваться жизни: наперебой рассказывают о том, в каких походах побывали в Адыгее, о том, что впервые увидели горы. Все они мечтают о разном: кто-то хочет стать айтишником и хорошо разбираться в компьютерах, кто-то — завести собаку («ну, или хотя бы аквариум с рыбками»), а у кого-то самая большая мечта — это младший брат. И для воплощения в жизнь их желаний нужно только одно — мир.

Юлия МЕЛЬНИКОВА.