Фото Артур Лаутеншлегер/СА

Блокада города на Неве продолжалась 872 дня. Вся страна с замиранием сердца и надеждой ловила каждое слово в сводках Совинформбюро в ожидании новостей о положении дел в Ленинграде. Несмотря ни на страшный голод и холод, ни на разруху, город выстоял и победил. В преддверии знаменательной даты «СА» встретилась с блокадниками, теми, кто жил в Ленинграде и ощутил весь ужас того страшного времени, — Евгением Козловым и Валентиной Малыгиной.

Горькие воспоминания

Когда началась Великая Отечественная война, Евгению Козлову исполнилось шесть лет. Но он отчетливо помнит тяжелейшие дни блокады, нечеловеческие условия жизни ленинградцев, а горечь утраты родных и близких людей до сих пор болью отзывается в его сердце.

— Наша семья жила на Васильевском острове, отец работал на одном из оборонных заводов. В моих воспоминаниях то время — довоенное — всегда наполнено теплым солнечным светом, запахом свежей выпечки, радостью, улыбками… Все рухнуло в одночасье, когда началась война. Отца на фронт не взяли — у него была бронь. График работы на заводе изменился, и отца мы дома почти не видели. Когда началась блокада Ленинграда, сразу же возникли перебои с продуктами. Были введены продовольственные карточки. Особенно тяжело было зимой: перемерзли трубы, не стало воды в домах, отключилось электричество. И было страшно холодно… Жильцы многоквартирных домов сооружали печки-буржуйки, чтобы хоть как-то согреться и приготовить еду, — вспоминает Евгений Козлов.

Помнит он и те кусочки хлеба, что выдавались по карточкам. Мама выдавала буквально по крохам хлеб, чтобы продлить ощущение еды. Но это не спасало от постоянного чувства голода. Приходилось идти на ухищрения: варить столярный клей — его ели, как холодец.

— Зима 1941 года выдалась очень суровой, начался голод. Даже те же 125 граммов хлеба выдавали с перебоями, — вспоминает Евгений Козлов. — Очередь за ними занимали с раннего утра, еще затемно. Это поручалось моему старшему брату Гене. Помню, мама строго-настрого наказывала ему крепко держать в руках продуктовые карточки, чтобы не потерять и чтобы их не украли. Меня с собой брат не брал — жалел, ведь в очереди надо было стоять по нескольку часов. По сей день меня до глубины души трогает то, какой же характер нужно было иметь ему, ребенку, чтобы по пути домой, получив пайку хлеба, будучи голодным, не отломить себе ни крошки! Я очень любил брата и никак не мог ни понять, ни принять то, что он вскоре умер…

Это страшное слово «смерть» в дальнейшем стало обыденным и часто упоминаемым.

— Помню, как горько плакала — просто кричала от горя мама, когда Гены не стало. Она завернула брата в простынь, положила на саночки и повезла на Смоленское кладбище. А перед этим от голода и истощения ушел из жизни и мой отец… Они похоронены в общей братской могиле на Смоленском кладбище. Даже представить страшно, что чувствовала моя мама, везя через весь город на саночках тело умершего сына. Какие нечеловеческие испытания пришлось пережить жителям Ленинграда во время блокады… — не сдерживает слез Евгений Козлов.

Летом 1942 года они с мамой уехали из Ленинграда. Как рассказал Евгений Козлов, вначале они плыли на небольшом катере. А над ним в небе кружили немецкие самолеты. Потом началась бомбежка. В соседний катер попал снаряд. Судно стало тонуть, его пассажиры — и взрослые и дети — отчаянно пытались спастись, кричали, молили о помощи. Но другие катера не имели права останавливаться или сбавлять ход, чтобы и самим не попасть под снаряды. Эта трагическая картина с тонущими людьми навсегда врезалась в его память.

— Мама прижимала меня к себе, закрывая глаза своей ладонью, и просила: «Сыночек, не смотри, не надо…» — Евгений Козлов замолкает, еле сдерживая нахлынувшие эмоции. — Глаза-то закрывала, а в ушах стоял гул самолетов и крик тонущих людей. Разве такое забудешь? Мы просто чудом благополучно добрались до суши и уже по железной дороге отправились в Ивановскую область, затем в Нижний Новгород. Мы селились в домах местных жителей. При взгляде на нас — худющих, кожа да кости — местные жители, а это были в основном женщины, не могли сдержать слез и старались накормить каждую минуту.

Уже после войны, в 1946 году, мама Евгения Владимировича все же собралась с духом и поехала в Ленинград. Сразу же, прямо с поезда, отправилась на Смоленское кладбище… Из своей квартиры забрала кое-какие вещи и отдала ключи коменданту дома, чтобы больше туда уже не возвращаться.

Евгений, повзрослев, объездил почти всю страну, работал в Сибири, на Сахалине. А потом решил обосноваться со своей семьей на юге и в 1968 году переехал в Майкоп. Трудился на заводе «Станконормаль», в Майкопском спецПТУ.

— В 1990 году решил поехать на свою родину, в Ленинград, — рассказал Евгений Козлов. — В администрации города мне выдали справку с адресом, где жила наша семья. Я нашел этот дом и квартиру. Постоял у двери… Хотел зайти внутрь, но так и не решился — зачем тревожить нынешних жильцов? Оттуда поехал на Смоленское кладбище, отдал дань памяти моим родным — отцу и старшему брату. Как удивительно устроена жизнь: прошли годы, и сегодня в городе на Неве живет моя дочь Лариса. В каждый мой приезд мы обязательно ходим на кладбище — возлагаем цветы…

Крошки хлеба на детской ладошке

В альбоме с семейными фотографиями Валентины Малыгиной на одной из страниц ее красивым каллиграфическим почерком выведены строки из стихотворения поэта Юрия Воронова, в юности пережившего блокаду: «Обстрел покоя не нарушит, Сирены по ночам не голосят… Блокады — нет. Но след блокады — в душах, Как тот неразорвавшийся снаряд».

Фото Артур Лаутеншлегер/СА

— Точнее не скажешь, — вздыхает Валентина Малыгина. — Каждый из нас, кто пережил блокаду, никогда не забудет весь тот ужас… Мне был всего годик, когда началась блокада. Братик Толя был на год старше меня. Отца я не помню, он погиб при обороне Ленинграда в первые же дни блокады. Мама, чтобы мы не умерли с голоду, устроилась на работу в военный госпиталь. Там сотрудникам давали хоть какую-то еду. Она большую часть приносила нам. Дома мы находились под присмотром соседской девочки-подростка. По рассказам мамы, она, уходя на работу, клала на блюдечко в буфете кусочек хлеба или вареную картошку, чтобы наша няня и сама немного поела, и нас покормила. Девочка, конечно же, все съедала сама. Я была совсем еще крохой, ничего не понимала, а братик уже разговаривал. Мама придет с работы домой, а мы плачем от голода. Няня нам говорила, что всю еду съела мышка… Об этом мой брат маме и рассказал, что у нас в доме, оказывается, живет злая мышка… С няней пришлось распрощаться…

Их семью от голода спасло то, что в небольшой деревне недалеко от Ленинграда жили родственники. У деревенских жителей имелись кое-какие запасы продовольствия, чем они и делились.

— Помню свою детскую ладошку, на которой — крошки хлеба. Уже съев хлеб, я оставляла крошечки в кулачке, чтобы потом их слизнуть и продлить чувство сытости, — рассказала Валентина Малыгина. — Как мы выжили — даже не представляю… Конечно же, благодаря нашей маме Ольге Ильиничне, это она нас спасала от голода. Сама недоедала, а нам несла с работы кусочек хлеба, сухарик или вареную свеклу.

В 1948 году их семья переехала в Адыгею, в Шовгеновский район, откуда был родом отчим Валентины. Окончив школу, она уехала в Ленинград. Устроилась на работу на завод, вскоре вышла замуж. А в 1976 году по семейным обстоятельствам вернулась в Майкоп. Работала в тресте «Адыгоблгаз». Вырастила дочь. У Валентины Малыгиной сегодня уже подрастает правнучка.

— Сколько уж лет прошло, а закрою глаза — и вижу крошки хлеба у себя на ладони, — призналась Валентина Павловна. — До сих пор у меня трепетное отношение к хлебу. И никогда ни кусочка не выброшу — рука не поднимется. Для меня, пережившей блокаду, хлеб — это жизнь!