Фото: Ольга Ефимова/Советская Адыгея

Что вы представляете при слове «пряха»? Скорее всего, женщину, сошедшую со страниц сказки, тянущую свою длинную нить, сидя в светлице? Да, есть профессии, которые, казалось бы, уже давно ушли в небытие. Людей, занимающихся таким ремеслом, очень мало, но именно поэтому их труд востребован и так интересен. «СА» встретилась с пряхой Анной Косаревской и поговорила об особенностях ее работы.

— Анна, впервые беседую с настоящей пряхой! Это ваша официальная профессия?

— Да, это моя профессия. Официально оформлена как индивидуальный предприниматель. Прядением зарабатываю, ведь работаю на заказ. Ко мне обращаются люди — клиенты, которые хотят получить какую-то индивидуальную, оригинальную авторскую вещь, и я им ее делаю. Так что да — это профессия. Просто она очень редкая.

— А как вообще вы к ней пришли?

— С рукоделием дружу всю жизнь. Раньше вышивала, делала бижутерию и всякие интересные вещи. Но потом наступил момент, когда это все закончилось, потому что окончательно село зрение. (Анна — инвалид по зрению).

Прядение стало неслучайной случайностью — нашла в гараже старое веретено, и мне стало интересно. Залезла в интернет. Почитала. Потом нашла человека, который меня снабдил шерстью. Это был… пух шпица. Прядение — это очень тактильная вещь, которую можно делать даже без зрительного доступа.

Я просто села и начала прясть. Потихоньку сама освоила все техники. У меня не было никаких наставников.

Находила ролики в интернете. Хотя и там для меня сложновато разглядеть какие-то кропотливые моменты. Но с самого начала мне было комфортно во всем этом.

— И все-таки, наверное, очень трудно освоить какое-то прикладное ремесло без наставника?

— Можно воспринимать это как мистику, но я верю в родовую память. Потому что садишься, начинаешь делать, учишься, и руки сами «становятся» как надо. А еще было такое ощущение, что за спиной сонмы прапрапрабабушек, которые тебе подсказывают, направляют. Генетически мы, женщины, все пряхи, ткачихи. Главное — разбудить это в себе. Тогда руки сами «становятся» на место и делают правильно. Например, регулярно провожу мастер-классы с девочками и наблюдаю за ними со стороны. Подсказываю, конечно, но в основном вижу — вот она садится, берет веретено, и начинаются автоматические движения. Потому что все рассказать невозможно, надо прочувствовать. Мы это уже умеем. Главное — желание разбудить в себе.

— Насколько это актуально в нынешнем обществе? Есть ли запрос на такие уникальные навыки?

— Сейчас все эти старинные ремесла — керамика, ткачество, прядение — возрождаются. Люди возвращаются к истокам, к аутентичности. Если лет сто назад процесс шел от простого к сложному: появлялись мануфактуры, зарождались корпорации, социум старался уйти от ручного труда, то сейчас современные тенденции ведут к уникальности, индивидуальности.

Взрослые люди еще помнят, как в советское время прядение воспринималось как атавизм — какой-то пережиток прошлого. Представьте, с ним даже активно боролись! В 50-х годах сельские женщины пряли и ткали при закрытых окнах. Потому что боялись осуждения разных месткомов или парткомов. Прядение — когда можно было купить готовое полотно — воспринималось как какое-то старо­обрядчество. Люди избавлялись от прялок и ткацких станков.

Сейчас мне иногда люди сами приносят старинные инструменты. Но это жалкие остатки, потому что большая часть просто выбрасывалась на помойку. Это сейчас мы понимаем, что такие вещи нужно сохранять. Что-то в музеях и в частных коллекциях, а чем-то можно еще работать. Я вообще сторонник того, что, если инструмент рабочий, он должен использоваться. Все, что можно починить, настроить, — должно работать. Иначе оно тоже обветшает и погибнет. Если у инструмента нет хозяина, он «не дышит».

И музейные экземпляры у меня тоже есть — прялка прабабушкина. Ей лет 150. Работать на ней уже невозможно. Стоит у меня как антиквариат, элемент декора, семейная ценность — тут уже по-разному можно назвать. Она очень красивая, и, может быть, когда-нибудь найду мастера, который ее сможет отреставрировать, и я еще смогу на ней поработать.

— Вы так говорите, как будто воспринимаете прялку как живое существо. И в этом тоже отражается ваша погруженность в профессию и любовь к тому, что вы делаете…

— А как иначе? Я столько лет работаю со всякой стариной, что уже берешь инструмент в руки и чувствуешь, будто бы в нем есть душа. Ведь все инструменты разные. И у каждого есть свои особенности, а отсюда характер и даже свои капризы.

— У вас уже собралась довольно обширная коллекция. Знаю, что есть, например, веретена представителей разных национальностей.

— Да, есть инструменты разных народов мира. Вот, например, турецкий есть. И с ним связана целая родовая история — то самое мое первое веретено из гаража. Когда его нашла, уже некому было рассказать, откуда оно взялось. Но я знаю, что оно принадлежало прабабушке, которая была родом из Курской области. В начале ХХ века они переехали на юг, поселившись в селе под Анапой. А Анапа — это перекресток миров, портовый город. Вообще, здесь проходит одна из веток Великого шелкового пути, и у нас очень многонациональный регион. Греки, турки, армяне — весь этот интересный замес культур. Каждый народ привозил свои традиции, свое ремесло. И вот это мое веретено, оно по всем признакам турецкое. Но при этом уникальное, потому что, скорее всего, это реплика. Оно чуть-чуть отличается по форме. То есть сидел в подвале некий мастер, я так себе представляю, тот же турок, грек или, возможно, абхаз (в Абхазии такая именно форма веретена тоже встречается), и просто «строгал» по памяти то, чем работали женщины в его семье. Может, на заказ делал или просто на продажу… И потом оно попало в мою семью.

Или, например, у меня есть шикарное веретено из станицы Тульской. Я его называю «метисом». Потому что это действительно инструмент-метис — на грани русского и адыгского. Купила его у антиквара на так называемом блошином рынке. Заинтересовалась, потому что оно большое, а на большом веретене помещается больше пряжи. Подумала: какое классное — оно мне нужно! Сначала решила, что оно адыгское. У него такая форма шляпки — правильно она называется пряслице. Это балансир, у каждого веретена он свой. У русского это просто утолщение. А у адыгов веретена похожи на грибочки. Но, когда пошла к адыгам, которые занимаются реконструкцией, мне сказали, что это вроде не адыгское — форма шляпки все-таки немного не та.

— А если подробнее, то чем еще различаются адыгское и русское веретена?

— Адыгское более мощное. Оно создавалось под местную шерсть. На Кавказе овцы мясные и короткошерстные. Их шерсть грубая.

Прясть из нее можно, но проще свалять. Вообще, на территории этого региона был больше развит войлок. Папахи, бурки в основном валяли, а ткали не так уж много. И под такую шерсть нужно именно крупное веретено.

А русские веретена маленькие. Русские пряхи любят тонкую нитку. Лен, конопля — растительные волокна, тонкорунная овечка. Что касается шерсти… Шерстяные полотна — это уже более северный вариант. Вот в Скандинавии это было очень развито. Даже паруса ткали из овечьей шерсти.

— А вы сами из чего прядете? И где берете сырье?

— У меня есть два варианта работы с сырьем. Первый — это готовое. Можно купить большие бабины уже почесанной шерсти. Я ей пользуюсь, когда нужно сделать что-то быстро и в больших объемах. Либо беру руно, постриженное с овцы. Такую шерсть мне отдают местные фермеры-овцеводы. Мы ее называем шерстью-«нулевкой». Ее в основном использую для мастер-классов. Так наглядно можно показать, как долго и непросто происходит полный цикл работы. «Нулевка» должна отмачиваться в ванне несколько дней. Ее надо постирать с хозяйственным мылом — химию предпочитаю не использовать. Потом ее варят, чтобы исключить какую-либо возможную органику. Затем она разбирается по частям, треплется, прочесывается — и вот только тогда уже можно прясть. Это долгий интересный процесс, но то, что получается на выходе, мне безумно нравится.

Люблю экспериментировать с пряжей. Если мы берем сделанную с нуля, там будут присутствовать такие микро-комочки из мякиша. Они не расчесываются полностью, потому что это комочек войлока. Но именно он придает особую текстуру. Пряжа получается фактурная. И это красивее классической гладкой нитки. Плюс переход цвета, потому что натуральная нитка не может быть однотонной.

— Что у вас чаще заказывают?

— Все строго индивидуально. С подбором материалов и размеров определяюсь по запросам клиента. Есть, конечно, общие тенденции, которые тоже год из года меняются. В прошлом году была «мода на носки». (Смеется.) У меня выгребли все! Я просто не успевала. В этом году — пояса из собачьей шерсти. В основном они используются в лечебных целях. Иногда берут шали. У меня заказчики из Москвы, Сибири, Санкт-Петербурга.

Сейчас начала делать еще и авторскую бижутерию. Такие работы у нас из прях еще никто не делал. Люблю создавать что-то уникальное. Там моя пряжа, мои текстильные подвесы и авторские бусины из дерева и керамики. В процессе находится коллекция по финно-угорским бронзовым подвесам.

Из особенного — местные иногда приносят вычесанную шерсть своих животных, чтобы получить какой-то артефакт на память о своих любимцах. Порой просто клубочек, из которого я им даже ничего не вяжу. Просто хранят его на память.

Фото: Ольга Ефимова/Советская Адыгея

— Вы проводите мастер-классы. Кто на них приходит?

— Часто приводят детей от семи до двенадцати лет. В основном девочек. Для них это больше игра, конечно: поиграться с палочками, покрутить-потрогать. Опять же им интересна моя коллекция наглядного материала. Но мне самой проще работать со взрослыми. С ними уже можно говорить глубже — затрагивать историю и даже мифологию. У каждого народа есть богини-пряхи, которые прядут судьбу: парки, норны, мойры. В славянской традиции — Доля и Макош. Здесь можно разговаривать, глубоко копать, поднимать пласты истории.

— Кем вы себя больше видите — наставником или мастером?

— Я для себя это никак не делю. Иногда даже выступаю в качестве аккумулятора идей. Как раз сейчас с единомышленниками реализуем проект создания ремесленной мастерской «Дом тепла». Еще не знаем, что из этого «вырастет». Хотим заниматься творческим и духовным развитием. Планируем проводить семинары-практики, возможно, лекции по истории вопроса. Плюс разместить музей сельского быта. Хотим создать в Майкопе еще одно место силы — в рамках развития экскурсионного туризма в нашем регионе.

Беседовала Елена ЮСЕФ